Мягкие зеркала - Страница 64

– Салют. Меф, сделай ослику доворот по курсу.

– Как пойдем? Ступоходами или на флаинг-моторах?

– Ступоходами. Время есть. Может, встретим по дороге что-нибудь интересное…

По дороге их сопровождало неиссякаемое разнообразие форм монументальных украшений надпанцирных наледей, но вряд ли Мстислав относил к понятию «интересное» именно это.

Ближе к воронке Кратера – меньше хаотических нагромождений крупных глыб, больше наледей и участков, усыпанных щебнеобразным крошевом; «Казарангу» стало легче передвигаться. Казалось, драккар давно идет под уклон. Однако истинный уклон, когда он действительно начался, не преминул заявить о себе резким снижением освещенности льда, сгущением теней и наконец их полным слиянием с разлившимся до самого горизонта морем тьмы. Судя по автокарте, до обрыва в кальдеру оставалось более километра, но машину пришлось остановить. Дальше идти можно было бы только с включенными фарами.

Освещенный солнцем, точно прожектором, противоположный склон Кратера выглядел как золоченая полоска далекой песчаной косы, приподнятой над гладью ночного моря, в мертвых водах которого не отражалось ничего… Ну абсолютно ничего не отражалось на неподвижной этой аспидно-черной поверхности – ни звезд, ни позолоты несуществующих дюн иллюзорной косы. Далеко вправо и далеко влево линия береговой кромки необыкновенно контрастно была обозначена цепочкой озаренных прожектором-солнцем верхушек ледяных куполов, ровно подрезанных снизу уровнем черной воды. Эффектно смотрелись фантасмагорические фигуры заледенелых фонтанов на материке, еще эффектнее – вдоль берега; но совершенно ошеломительно выглядели все эти белоснежные или полупрозрачные, как подсвеченное стекло, «столбы», «колонны», «арфы», «эстакады», «сосульки наоборот», «букеты», «раковины» и «грибы» в непроницаемо-темных просторах мертвого моря. Как обындевелые полузатопленные фрагменты руин искусственных сооружений. Или как полуобнаженные во время отлива фрагменты колоссальных скелетов вымерших сверхдинозавров. И надо было сделать над собой усилие, чтобы освободиться от гипнотической власти грандиозного миража и вместо мертвого ночного моря увидеть, вернее, почувствовать затемненную до полной невидимости пустоту планетарного провала.

Застигнутые врасплох живописными чарами Оберона, разведчики оцепенело всматривались в декорированную светлыми колоссами тьму. Первым очнулся Бакулин. Тихо спросил:

– Ближе нельзя?

– Можно. С фарами. А надо ли?..

Минуту молчали.

– Да, – подумал вслух Бакулин, – не надо… Могут быть осыпи.

– Мстислав, как думаешь… с какой стати возникла здесь эта веселенькая пропастишка?

– Кратер? Бери шире. Спроси, с какой стати возникла здесь Ледовая Плешь?

– На этот вопрос пока ни один селенолог не знает ответа.

– Что верно, то верно. Когда они там подсчитали, сколько энергии надо, чтобы содрать с Оберона и утащить куда-то к чертовой бабушке сегмент ледяного панциря величиной с Ледовую Плешь, руками развели.

– Это мог быть взрыв упавшего астероида.

– Взрывом такой мощности Оберон развалило бы на куски.

– Ну… не один взрыв – несколько.

– В любом случае поверхность планетоида за пределами Ледовой Плеши была бы завалена горами обломков. Куда подевался обломочный материал? Куда вообще подевались содранные с Оберона миллиарды тонн грязного льда?

– Н-да…

– Меф, у нас из-под носа, можно сказать, кусок луны украли. Событие серьезное. Даже в масштабах Солнечной Системы. А мы с уважением смотрим в какую-то яму.

– В какую-то! Тридцать километров в диаметре, глубина – без малого десять.

– Все равно, Меф, по сравнению с Ледовой Плешью даже пропасть такого масштаба – жалкая яма.

– Тогда почему тебя тянет к этому Кратеру? – удивился он.

– Потому что здесь нет другого.

В иное время он принял бы ответ товарища за неплохую шутку.

На правом траверзе среди звезд медленно опускалась к горизонту светлая черточка «Лунной радуги». Ему и в голову не приходило жалеть о своем решении подменить Накаяму в первой вылазке на планетоид, но, едва «Лунная радуга» скрылась за горизонтом, к ощущению неуюта прибавилось невыразимо острое ощущение полной оторванности от мира людей.

Впервые в жизни ему вдруг стало до бесконечности сиротливо…

Однажды кто-то из друзей высказался при нем в том смысле, что, дескать, лучшими космодесантниками должны быть именно селенгены – в любом уголке Внеземелья селенгены, дескать, как дома. Ничего подобного. Луну своего детства он помнил плохо – был еще слишком мал, когда его подняли на Землю; наиболее четкие образы в воспоминаниях – бесконечно длинные стеклянные коридоры, в которых всегда пахло чем-то терпким, холодным и стояло много больших широколистных растений в стеклянных медово-коричневых кадках. Вновь познакомился с Луной в курсантские годы, в год начала стажировочных полетов, и у него не было чувства, будто он вернулся на родину. Сокурсники смотрели на него как на хозяина здешних мест, а ему самому казалось, что он ненароком забрел на территорию госпиталя, где чуть не умер когда-то. Во всяком случае, здесь чуть не умерла его мать. Даже с более обнадеживающими физиологическими данными, чем у нее, молодых женщин, готовящихся стать матерями, без лишних разговоров отправляли с Земли в Лунный филиал Всемирной организации здравоохранения (единственный из филиалов ВОЗ, где в комплекс мер по сохранению будущего младенца можно было включать и шестикратно уменьшенную силу тяжести). Ему не очень-то хотелось снова видеть памятные с детства длинные стеклянные коридоры госпитально-клинического Медконсорциума, но как быть, если надо проведать родственника, для которого лунное притяжение из-за болезни сердца оказалось предпочтительнее земного…